На странице: 24 48 96

Большая Тёрка / Мысли /

rayuelaX


baToN

rayuela

     Мнения были  самые  разные: что старик  поскользнулся,  что автомобиль
проехал на красный свет, что старик, видно, задумал броситься под машину,
что в Париже чем дальше, тем хуже, движение жуткое, что старик не виноват,
что старик‑то и виноват, что тормоза у машины были не в порядке, что старик
был отчаянно неосторожен, что жизнь с каждым днем дорожает и что в Париже
слишком много развелось иностранцев, которые не знают правил уличного
движения и отбирают работу у французов.
Старик, похоже, не очень пострадал. Он все чему‑то улыбался и
поглаживал усы. Приехала машина «скорой помощи», старика положили на
носилки, а шофер злополучного автомобиля все еще размахивал руками и
рассказывал полицейским и зевакам, как было дело.
— Он живет в тридцать втором доме на улице Мадам, — сказал белобрысый
парень, успевший до того обменяться несколькими словами с Оливейрой и
другими любопытствующими. — Он писатель, я его знаю. Книги пишет.
— Бампер ударил его по ногам, но машина затормозила раньше.
— Его в грудь ударило, — сказал парень. — А старик поскользнулся на
куче дерьма.
— По ногам его ударило, — сказал Оливейра.
— Зависит, откуда смотреть, — сказал чудовищно низенький господин.
— В грудь ударило, — сказал парень. — Я видел собственными глазами.
— В таком случае... Не следует ли известить его семью?
— У него нет семьи, он писатель.
— А, — сказал Оливейра.
— У него только кошка и уйма книг. Один раз я относил ему пакет,
консьержка попросила, и он велел мне войти. Книги у него везде. И такое с
ним должно было случиться, писатели, они все рассеянные. А чтоб меня сшибла
машина...

baToN

rayuela

Так  кинься же вниз, ласточка,  с
острым, как ножницы, хвостом, которым ты стрижешь небо над
Сен‑Жермен‑де‑Пре, и вырви эти глаза, которые смотрят и не видят, ибо
приговор мне вынесен и обжалованию не подлежит, и уже грядет голубой эшафот,
на который меня вознесут руки женщины, баюкающей ребенка, грядет кара,
грядет обманный порядок, в котором я в одиночку буду познавать науку
самодовольства, науку самопознания, науку сознания. И, постигнув всю эту
массу науки и знания, я буду пронзительно тосковать по чему‑то, например, по
дождю, который пролился бы здесь, в этом мирке, по дождю, который наконец‑то
пролился бы, чтобы запахло землей и живым, да, чтобы наконец‑то здесь
запахло живым.